Неточные совпадения
— Пойду теперь независимо от всех собирать грибы, а то мои приобретения незаметны, — сказал он и пошел один с опушки леса, где они ходили по шелковистой низкой траве между редкими
старыми березами, в середину леса, где между белыми березовыми стволами серели стволы осины и темнели
кусты орешника.
Едва только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие
кусты молодых сосен, обгорелые стволы
старых, дикий вереск и тому подобный вздор.
Впереди его и несколько ниже, в
кустах орешника, появились две женщины, одна —
старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под
кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Через вершины
старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало на поверхности воды; за рекою, на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли
кустами можжевельника, а еще дальше с земли поднимались пышные облака.
Ребенок видит, что и отец, и мать, и
старая тетка, и свита — все разбрелись по своим углам; а у кого не было его, тот шел на сеновал, другой в сад, третий искал прохлады в сенях, а иной, прикрыв лицо платком от мух, засыпал там, где сморила его жара и повалил громоздкий обед. И садовник растянулся под
кустом в саду, подле своей пешни, и кучер спал на конюшне.
Она пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве, почти не касаясь ее, только линия плеч и стана, с каждым шагом ее, делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между цветов,
кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и исчезло в дверях
старого дома.
Она не читала, а глядела то на Волгу, то на
кусты. Увидя Райского, она переменила позу, взяла книгу, потом тихо встала и пошла по дорожке к
старому дому.
— Вот так в глазах исчезла, как дух! — пересказывала она Райскому, — хотела было за ней, да куда со
старыми ногами! Она, как птица, в рощу, и точно упала с обрыва в
кусты.
У Алеши вдруг мелькнуло воспоминание, что, уходя вчера от брата из беседки, он увидел, или как бы мелькнула пред ним влево у забора садовая зеленая низенькая
старая скамейка между
кустами.
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного времени — и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли к
кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и
старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда костер совсем угас.
Между
старыми яблонями и разросшимися
кустами крыжовника пестрели круглые бледно-зеленые кочаны капусты; хмель винтами обвивал высокие тычинки; тесно торчали на грядах бурые прутья, перепутанные засохшим горохом; большие плоские тыквы словно валялись на земле; огурцы желтели из-под запыленных угловатых листьев; вдоль плетня качалась высокая крапива; в двух или трех местах кучами росли: татарская жимолость, бузина, шиповник — остатки прежних «клумб».
Но вот свет на небе начал гаснуть; из-под
старых елей и
кустов поднялись ночные тени.
Весь наш двор и кухня были, конечно, полны рассказами об этом замечательном событии. Свидетелем и очевидцем его был один только будочник, живший у самой «фигуры». Он видел, как с неба слетела огненная змея и села прямо на «фигуру», которая вспыхнула вся до последней дощечки. Потом раздался страшный треск, змея перепорхнула на
старый пень, а «фигура» медленно склонилась в зелень
кустов…
Охотнику приходится стрелять только тех молодых и
старых гусей, которых собаки выгонят на реку или озеро, что бывает не часто: гусь подлинь и молодые гусята крепко и упорно держатся в траве,
кустах и камышах, куда прячутся они при всяком шуме, при малейшем признаке опасности.
Он быстро вскочил, оделся и по росистым дорожкам сада побежал к
старой мельнице. Вода журчала, как вчера, и так же шептались
кусты черемухи, только вчера было темно, а теперь стояло яркое солнечное утро. И никогда еще он не «чувствовал» света так ясно. Казалось, вместе с душистою сыростью, с ощущением утренней свежести в него проникли эти смеющиеся лучи веселого дня, щекотавшие его нервы.
Вместе с молодежью прошелся он по аллеям: липы немного
постарели и выросли в последние восемь лет, тень их стала гуще; зато все
кусты поднялись, малинник вошел в силу, орешник совсем заглох, и отовсюду пахло свежим дромом, лесом, травою, сиренью.
Как-то днем он долго гулял с Веркой по Княжескому саду. Уже сильно опустошенный осенью, этот чудесный старинный парк блистал и переливался пышными тонами расцветившейся листвы: багряным, пурпуровым, лимонным, оранжевым и густым вишневым цветом
старого устоявшегося вина, и казалось, что холодный воздух благоухал, как драгоценное вино. И все-таки тонкий отпечаток, нежный аромат смерти веял от
кустов, от травы, от деревьев.
Милая моя сестрица, не разделявшая со мной некоторых моих летних удовольствий, была зато верной моей подругой и помощницей в собирании трав и цветов, в наблюденьях за гнездами маленьких птичек, которых много водилось в
старых смородинных и барбарисовых
кустах, в собиранье червячков, бабочек и разных букашек.
Я видел в окошко, что сестрица гуляла с нянькой Агафьей по саду, между разросшимися,
старыми, необыкновенной величины
кустами смородины и барбариса, каких я ни прежде, ни после не видывал; я заметил, как выпархивали из них птички с красно-желтыми хвостиками.
Каждый день надо было раза два побывать в роще и осведомиться, как сидят на яйцах грачи; надо было послушать их докучных криков; надо было посмотреть, как развертываются листья на сиренях и как выпускают они сизые кисти будущих цветов; как поселяются зорки и малиновки в смородинных и барбарисовых
кустах; как муравьиные кучи ожили, зашевелились; как муравьи показались сначала понемногу, а потом высыпали наружу в бесчисленном множестве и принялись за свои работы; как ласточки начали мелькать и нырять под крыши строений в
старые свои гнезда; как клохтала наседка, оберегая крошечных цыпляток, и как коршуны кружились, плавали над ними…
В нем три высоких
старых, раскидистых дерева, несколько молодых березок, несколько
кустов сирени, жимолости, есть уголок малинника, две грядки с клубникой и две узеньких извилистых дорожки, вдоль и поперек садика.
Андрусевич представлял, как бьется об окно муха и как
старая птичница ловит курицу, изображал, спрятавшись за
кусты, звук пилы и ножа на точиле, — он на это был большой мастер.
Я первой руки за спину крепко-накрепко завязала, а с другою за
куст забежала, да и эту там спутала, а на ее крик третья бежит, я и третью у тех в глазах силком скрутила; они кричать, а я, хоть тягостная, ударилась быстрей коня резвого: все по лесу да по лесу и бежала целую ночь и наутро упала у
старых бортей в густой засеке.
С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из
старых лип, густого шиповника, черемухи и
кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — темно-синее, как небо, которое отражалось в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу.
Открытая дверь подергивалась от ветра на железном крючке, дорожки были сыры и грязны;
старые березы с оголенными белыми ветвями,
кусты и трава, крапива, смородина, бузина с вывернутыми бледной стороной листьями бились на одном месте и, казалось, хотели оторваться от корней; из липовой аллеи, вертясь и обгоняя друг друга, летели желтые круглые листья и, промокая, ложились на мокрую дорогу и на мокрую темно-зеленую отаву луга.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид
старых берез, блестевших с одной стороны на лунном небе своими кудрявыми ветвями, с другой — мрачно застилавших
кусты и дорогу своими черными тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший блеск пруда, и лунный блеск капель росы на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные тени, и звук перепела за прудом, и голос человека с большой дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух
старых берез друг о друга, и жужжание комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за ветку яблока на сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком большой красоты и какого-то недоконченного счастия.
Его составляли небольшой, заросший с краев прудик, сейчас же за ним крутая гора вверх, поросшая огромными
старыми деревьями и
кустами, часто перемешивающими свою разнообразную зелень, и перекинутая над прудом, у начала горы,
старая береза, которая, держась частью своих толстых корней в влажном береге пруда, макушкой оперлась на высокую, стройную осину и повесила кудрявые ветви над гладкой поверхностью пруда, отражавшего в себе эти висящие ветки и окружавшую зелень.
Старая, черная и изрытая колеями дорога тянулась пред ним бесконечною нитью, усаженная своими ветлами; направо — голое место, давным-давно сжатые нивы; налево —
кусты, а далее за ними лесок.
— Согласна! — вскричала радостно Елена и повалилась Морозову в ноги. Тронуло боярина нежданное слово, обрадовался он восторгу Елены, не догадался,
старый, что то был восторг утопающего, который хватается за
куст терновый.
Вышли в сад. На узкой полосе земли, между двух домов, стояло десятка полтора
старых лип, могучие стволы были покрыты зеленой ватой лишаев, черные голые сучья торчали мертво. И ни одного вороньего гнезда среди них. Деревья — точно памятники на кладбище. Кроме этих лип, в саду ничего не было, ни
куста, ни травы; земля на дорожках плотно утоптана и черна, точно чугунная; там, где из-под жухлой прошлогодней листвы видны ее лысины, она тоже подернута плесенью, как стоячая вода ряской.
Поняв, что он окружен, Хаджи-Мурат высмотрел в середине
кустов старую канаву и решил засесть в ней и отбиваться, пока будут заряды и силы. Он сказал это своим товарищам и велел им делать завал на канаве. И нукеры тотчас же взялись рубить ветки, кинжалами копать землю, делать насыпь. Хаджи-Мурат работал вместо с ними.
Зарыли её, как хотелось Матвею, далеко от могилы
старого Кожемякина, в пустынном углу кладбища, около ограды, где густо росла жимолость, побегушка и тёмно-зелёный лопух. На девятый день Матвей сам выкосил вокруг могилы сорные травы, вырубил цепкие
кусты и посадил на расчищенном месте пять молодых берёз: две в головах, за крестом, по одной с боков могилы и одну в ногах.
Кожемякин оглянулся — он стоял в углу заглохшего сада, цепкие
кусты крыжовника и малины проросли жёлтою сурепой, крапивой и седой полынью;
старый, щелявый забор был покрыт сухими комьями моха.
Молодая боярыня со страху зарылась в подушки, а
старая, хоть также робела, однако ж заметила и показала Федоре, что подле дороги, против самой колымаги, сидит под
кустом какая-то женщина.
— Ну, а как нас вон туда — в омут понесет! Батя и то сказывал: так, говорит, тебя завертит и завертит! Как раз на дно пойдешь! — произнес Ваня, боязливо указывая на противоположный берег, где между
кустами ивняка чернел
старый пень ветлы.
— Погоди, — произнес
старый рыбак, обратившись неожиданно к корме, — одному тебе не справиться с вершами. Ванюшка! Ступай с ним. Коли много рыбы, посади ее в челнок, да живей домой, а верши опять под
кусты, на прежнее место.
Старый пень находился уже позади их. Челнок быстро несся к берегу. Сделав два-три круга, он въехал наконец в один из тех маленьких, мелких заливов, или «заводьев», которыми, как узором, убираются песчаные берега рек, и засел в густых
кустах лозняка. Мальчики ухватились за ветви, притащили челнок в глубину залива и проворно соскочили наземь. Страх их прошел мгновенно; они взглянули друг на друга и засмеялись.
По-прежнему населился наш сад всякими певчими птичками, зорьками и малиновками, особенно любившими
старые смородинные и барбарисовые
кусты, опять запели соловьи, и опять стали передразнивать их варакушки.
Грибная пора отойти не успела,
Гляди — уж чернехоньки губы у всех,
Набили оскому: черница поспела!
А там и малина, брусника, орех!
Ребяческий крик, повторяемый эхом,
С утра и до ночи гремит по лесам.
Испугана пеньем, ауканьем, смехом,
Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,
Зайчонок ли вскочит — содом, суматоха!
Вот
старый глухарь с облинялым крылом
В
кусту завозился… ну, бедному плохо!
Живого в деревню тащат с торжеством…
В старину, как рассказывали мне тоже
старые охотники, к волчьим капканам привязывали веревку с чурбаном или рычагом для того, чтобы попавшийся волк, задевая ими за кочки,
кусты и деревья, скорее утомлялся и не мог уходить далеко; но потом этот способ был совершенно оставлен, ибо, кроме хлопот зарывать в снег веревку и чурбан, они оказывались бесполезными: волк перегрызал веревку — и охотники начали ставить капканы на волков и лис, ничего к ним не привязывая.
«Тик-ток, тик-ток… — лениво стучал сторож. — Тик-ток…» В большое
старое окно виден сад, дальние
кусты густо цветущей сирени, сонной и вялой от холода; и туман, белый, густой, тихо подплывает к сирени, хочет закрыть ее. На дальних деревьях кричат сонные грачи.
Долгим лугом называлась широкая и ровная поляна на правой стороне речки Снежинки, в версте от имения гг. Перекатовых. Левый берег, весь покрытый молодым густым дубняком, круто возвышался над речкой, почти заросшей лозниками, исключая небольших «заводей», пристанища диких уток. В полуверсте от речки, по правую же сторону Долгого луга, начинались покатые, волнистые холмы, редко усеянные
старыми березами,
кустами орешника и калины.
«Да ты что в самом деле! Ведь ребята четвертые сутки в
кустах. Ведь им теперь на кобылу ложиться… А еще
старый бродяга!»
Артель просидела в
кустах уже день, переночевала, и другой день клонился к вечеру, а Бурана все не было. Послали татарина в казарму; пробравшись туда тихонько, он вызвал
старого арестанта Боброва, приятеля Василия, имевшего в среде арестантов вес и влияние. На следующее утро Бобров пришел в
кусты к беглецам.
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
„Глянь-ко: что делает
старый Мазай!“
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и
кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и „с богом!“ сказал…
Он заснул так крепко, что ему показалось, будто он только на миг закрыл глаза и тотчас же открыл их. Но когда открыл их, то повсюду уже был разлит тонкий, неверный полусвет, в котором
кусты и деревья выделялись серыми, холодными пятнами. Ветер усилился. По-прежнему нагибались верхушки лозняка и раскачивались
старые ветлы, но в этом уже не было ничего тревожного и страшного. Над рекой поднялся туман. Разорванными косыми клочьями, наклоненными в одну и ту же сторону, он быстро несся по воде, дыша сыростью.
Никто не произнес больше ни слова. На реке, в траве и в
кустах, точно силясь перегнать и заглушить друг друга, неумолчно кричали лягушки. Полукруглый месяц стоял среди неба — ясный, одинокий и печальный.
Старые ветлы, зловеще темневшие на ночном небе, с молчаливой скорбью подымали вверх свои узловатые, иссохшие руки…
И рассказал, что произошло в селении. Уж после ухода из него Иисуса и его учеников одна
старая женщина начала кричать, что у нее украли молоденького беленького козленка, и обвинила в покраже ушедших. Вначале с нею спорили, а когда она упрямо доказывала, что больше некому было украсть, как Иисусу, то многие поверили и даже хотели пуститься в погоню. И хотя вскоре нашли козленка запутавшимся в
кустах, но все-таки решили, что Иисус обманщик и, может быть, даже вор.
А жаба все карабкалась выше. Но там, где кончались
старые стволы и начинались молодые ветви, ей пришлось немного пострадать. Темно-зеленая гладкая кора розового
куста была вся усажена острыми и крепкими шипами. Жаба переколола себе о них лапы и брюхо и, окровавленная, свалилась на землю. Она с ненавистью посмотрела на цветок…
А внизу, между корнями
куста, на сырой земле, как будто прилипнув к ней плоским брюхом, сидела довольно жирная
старая жаба, которая проохотилась целую ночь за червяками и мошками и под утро уселась отдыхать от трудов, выбрав местечко потенистее и посырее.